Исправление Deleted, (текущая версия) :
Но такую гордость ещё нужно было обосновать, пройдя через Math 55, который давал четырёхлетнюю программу за 2 семестра. Это был выбор настоящих маньяков. «Курс был что надо, – делится впечатлениями Дэвид Харбатер, член „математической банды“, а ныне – известный своими работами профессор математики Пенсильванского Университета, – думаю, можно уверенно заявить, что такого мощного и продвинутого курса для новоявленных студентов нигде и никогда не было. Чтобы вы приблизительно понимали, о чём идёт речь: ко второму семестру мы уже вовсю работали с дифференциальной геометрией на банаховых многообразиях. Это полный отвал башки, потому что обычно с банаховыми многообразиями люди начинают знакомиться на втором году аспирантуры».
В начале курса Math 55 группа насчитывала 75 студентов, но до конца второго семестра добрались лишь 20 человек. Как говорит Харбатер, только половина оставшейся группы хорошо понимали, чем они занимаются, из них 8 впоследствии стали профессорами математики, один стал преподавать физику.
«И ещё один – был Ричард Столлман», – говорит Харбатер.
По словам Сета Брайдбарта, который также прошёл курс Math 55, Столлман выделялся даже на фоне этой двадцатки. «Он не искал лёгких путей, – рассказывает Сет, – в математике есть общепринятый метод, который все используют неправильно. По сути, это злоупотребление формализмом. Вам нужно определить функцию чего-то там, и вот что вы делаете: задаёте функцию, а потом доказываете, что она строго определена. Ричард сделал так только раз, а потом делал наоборот – определял соотношение и доказывал, что это функция. То есть, для нас всех это было „наоборот“, а на самом деле это и было правильное использование метода. В этом был весь Столлман».
Именно на курсе Math 55 у Ричарда стала складываться репутация гения. Брайдбарт сразу согласился с его превосходством, но Чесс, тоже будучи сильнейшим математиком, продолжал состязаться с ним за звание лучшего математика группы, и осознал гениальность Столлмана лишь в следующем году. «Это было на матанализе, – вспоминает Чесс, ныне профессор математики Хантерского колледжа, – мы работали над доказательством в области комплекснозначных функций, и Ричард додумался до идеи, которая основывалась на аналогии с вариационным исчислением. Тогда я впервые увидел, как он для решения задачи может отыскать очень эффективный и совершенно неожиданный путь».
Для Чесса это был переломный момент. Он понял, что есть уровни знания и понимания, которые ему недоступны, хотя поначалу таковыми не выглядят. Ты просто натыкаешься на прозрачную стену, как птица, которая бьётся в окно. «В этом суть математики, – говорит Чесс, – вам не нужно быть математическим гением, чтобы распознать математического гения. Я мог сказать, что был где-то возле того, но в то же время я понимал, что я всё-таки не гений. Если бы Ричард выбрал стезю математика, он стал бы великим учёным мирового уровня».
Блестящий успех Столлмана в учёбе уравновешивался беспросветной неудачей в социальной жизни. Даже когда другие члены «математической банды» кооперировались для решения заданий Math 55, Ричард работал в одиночку. То же относилось и к его быту. В заявлении на общежитие Столлман выразился предельно ясно: «Предпочитаю невидимого, неслышимого, неосязаемого соседа по комнате». Чиновники Гарварда проявили редкую чуткость к такому пожеланию, и весь первый курс Ричард прожил в комнате один.
Брайдбарт был единственным членом «математической банды», который на первом курсе жил в том же общежитии, что и Столлман. Он говорит, что Ричард медленно, но верно учился общению с другими студентами. Он вспоминает, как соседи по общежитию, впечатлённые интеллектом Столлмана, начали приглашать его на тусовки в столовую или комнаты, где дискутировали обо всём на свете.
«У нас были обычные такие дебаты о решении мировых проблем или о последствиях какого угодно явления, – рассказывает Брайдбарт, – скажем, кто-то изобретает сыворотку бессмертия. Что тогда вы будете делать? Какие политические последствия это повлечёт? Если вы раздадите её всем подряд, мир быстро переполнится людьми и погибнет. Если вы начнёте раздавать её избирательно, это сразу разделит человечество на высший и низший классы. Ричард лучше других умел анализировать ситуации и предвидеть тонкие, неочевидные последствия решений».
Столлман хорошо помнит эти дискуссии. «Я всегда был за бессмертие, – говорит он, – как мы ещё сможем узнать, на что будет похож мир через 200 лет?» Заинтересовавшись, Ричард стал расспрашивать знакомых, согласятся ли они стать бессмертными, если им предложат. «Меня поразило, что большинство людей считали бессмертие чем-то плохим». Они говорили, что смерть это неплохо, потому что нет смысла жить в старости и дряхлости, а старение – тоже хорошо, потому что готовит человека к смерти. И даже не видели в этом логическом порочном круге ничего странного.
В общем, у Столлмана сложилась репутация первоклассного математика и сильнейшего дебатёра, причём без каких-либо усилий с его стороны. Напротив, он всячески избегал откровенно состязательных мероприятий, на которых мог бы проявить себя во всём блеске. Брайдбарт вспоминает, как на исходе первого курса Ричард уклонился от участия в Патнемском тестировании – престижном конкурсном экзамене для студентов-математиков США и Канады. Патнем – не только отличный способ проверить уровень своих знаний, но и реальный шанс получить работу в лучших вузах и научных центрах. По кампусу ходили слухи, что набравшему самое большое количество очков гарантирована стипендия в любом вузе страны, включая Гарвард. Но пройти этот тест было непросто – как и Math 55, Патнем был ориентирован на лучших из лучших в математике. Экзамен состоял из 2 частей и длился 6 часов, и даже такие ветераны Колумбийской программы и Math 55, как Брайдбарт, описывают Патнем как труднейшее математическое испытание в жизни.
«Чтобы вы понимали, насколько безумно сложен этот тест, – говорит Брайдбарт, – приведу статистику: максимальный результат равнялся 120 баллам, а я в первый год набрал около 30 баллов, и этот показатель был достаточно хорошим, чтобы я занял 101 место по стране».
Когда Столлман отказался пройти Патнем, это удивило всех. Брайдбарт рассказывает, как за обедом они с другими студентами насели на него, допытываясь, почему он не стал проходить тест. «Ричард ответил, что боялся сплоховать», – вспоминает Брайдбарт. Но когда они быстро набросали по памяти несколько задач Патнема, Столлман быстро решил их все. «Такое ощущение, что под „сплоховать“ он имел в виду второе место или что-то вроде этого», – смеётся Брайдбарт.
Исходная версия Deleted, :
Но такую гордость ещё нужно было обосновать, пройдя через Math 55, который давал четырёхлетнюю программу за 2 семестра. Это был выбор настоящих маньяков. «Курс был что надо, – делится впечатлениями Дэвид Харбатер, член „математической банды“, а ныне – известный своими работами профессор математики Пенсильванского Университета, – думаю, можно уверенно заявить, что такого мощного и продвинутого курса для новоявленных студентов нигде и никогда не было. Чтобы вы приблизительно понимали, о чём идёт речь: ко второму семестру мы уже вовсю работали с дифференциальной геометрией на банаховых многообразиях. Это полный отвал башки, потому что обычно с банаховыми многообразиями люди начинают знакомиться на втором году аспирантуры».
В начале курса Math 55 группа насчитывала 75 студентов, но до конца второго семестра добрались лишь 20 человек. Как говорит Харбатер, только половина оставшейся группы хорошо понимали, чем они занимаются, из них 8 впоследствии стали профессорами математики, один стал преподавать физику.
«И ещё один – был Ричард Столлман», – говорит Харбатер.
По словам Сета Брайдбарта, который также прошёл курс Math 55, Столлман выделялся даже на фоне этой двадцатки. «Он не искал лёгких путей, – рассказывает Сет, – в математике есть общепринятый метод, который все используют неправильно. По сути, это злоупотребление формализмом. Вам нужно определить функцию чего-то там, и вот что вы делаете: задаёте функцию, а потом доказываете, что она строго определена. Ричард сделал так только раз, а потом делал наоборот – определял соотношение и доказывал, что это функция. То есть, для нас всех это было „наоборот“, а на самом деле это и было правильное использование метода. В этом был весь Столлман».
Именно на курсе Math 55 у Ричарда стала складываться репутация гения. Брайдбарт сразу согласился с его превосходством, но Чесс, тоже будучи сильнейшим математиком, продолжал состязаться с ним за звание лучшего математика группы, и осознал гениальность Столлмана лишь в следующем году. «Это было на матанализе, – вспоминает Чесс, ныне профессор математики Хантерского колледжа, – мы работали над доказательством в области комплекснозначных функций, и Ричард додумался до идеи, которая основывалась на аналогии с вариационным исчислением. Тогда я впервые увидел, как он для решения задачи может отыскать очень эффективный и совершенно неожиданный путь».
Для Чесса это был переломный момент. Он понял, что есть уровни знания и понимания, которые ему недоступны, хотя поначалу таковыми не выглядят. Ты просто натыкаешься на прозрачную стену, как птица, которая бьётся в окно. «В этом суть математики, – говорит Чесс, – вам не нужно быть математическим гением, чтобы распознать математического гения. Я мог сказать, что был где-то возле того, но в то же время я понимал, что я
всё-таки не гений. Если бы Ричард выбрал стезю математика, он стал бы великим учёным мирового уровня».
Блестящий успех Столлмана в учёбе уравновешивался беспросветной неудачей в социальной жизни. Даже когда другие члены «математической банды» кооперировались для решения заданий Math 55, Ричард работал в одиночку. То же относилось и к его быту. В заявлении на общежитие Столлман выразился предельно ясно: «Предпочитаю невидимого, неслышимого, неосязаемого соседа по комнате». Чиновники Гарварда проявили редкую чуткость к такому пожеланию, и весь первый курс Ричард прожил в комнате один.
Брайдбарт был единственным членом «математической банды», который на первом курсе жил в том же общежитии, что и Столлман. Он говорит, что Ричард медленно, но верно учился общению с другими студентами. Он вспоминает, как соседи по общежитию, впечатлённые интеллектом Столлмана, начали приглашать его на тусовки в столовую или комнаты, где дискутировали обо всём на свете.
«У нас были обычные такие дебаты о решении мировых проблем или о последствиях какого угодно явления, – рассказывает Брайдбарт, – скажем, кто-то изобретает сыворотку бессмертия. Что тогда вы будете делать? Какие политические последствия это повлечёт? Если вы раздадите её всем подряд, мир быстро переполнится людьми и погибнет. Если вы начнёте раздавать её избирательно, это сразу разделит человечество на высший и низший классы. Ричард лучше других умел анализировать ситуации и предвидеть тонкие, неочевидные последствия решений».
Столлман хорошо помнит эти дискуссии. «Я всегда был за бессмертие, – говорит он, – как мы ещё сможем узнать, на что будет похож мир через 200 лет?» Заинтересовавшись, Ричард стал расспрашивать знакомых, согласятся ли они стать бессмертными, если им предложат. «Меня поразило, что большинство людей считали бессмертие чем-то плохим». Они говорили, что смерть это неплохо, потому что нет смысла жить в старости и дряхлости, а старение – тоже хорошо, потому что готовит человека к смерти. И даже не видели в этом логическом порочном круге ничего странного.
В общем, у Столлмана сложилась репутация первоклассного математика и сильнейшего дебатёра, причём без каких-либо усилий с его стороны. Напротив, он всячески избегал откровенно состязательных мероприятий, на которых мог бы проявить себя во всём блеске. Брайдбарт вспоминает, как на исходе первого курса Ричард уклонился от участия в Патнемском тестировании – престижном конкурсном экзамене для студентов-математиков США и Канады. Патнем – не только отличный способ проверить уровень своих знаний, но и реальный шанс получить работу в лучших вузах и научных центрах. По кампусу ходили слухи, что набравшему самое большое количество очков гарантирована сти-
пендия в любом вузе страны, включая Гарвард. Но пройти этот тест было непросто – как и Math 55, Патнем был ориентирован на лучших из лучших в математике. Экзамен состоял из 2 частей и длился 6 часов, и даже такие ветераны Колумбийской про-
граммы и Math 55, как Брайдбарт, описывают Патнем как труднейшее математическое испытание в жизни.
«Чтобы вы понимали, насколько безумно сложен этот тест, – говорит Брайдбарт, – приведу статистику: максимальный результат равнялся 120 баллам, а я в первый год набрал около 30 баллов, и этот показатель был достаточно хорошим, чтобы я занял 101 место по стране».
Когда Столлман отказался пройти Патнем, это удивило всех. Брайдбарт рассказывает, как за обедом они с другими студентами насели на него, допытываясь, почему он не стал проходить тест. «Ричард ответил, что боялся сплоховать», – вспоминает Брайдбарт. Но когда они быстро набросали по памяти несколько задач Патнема, Столлман быстро решил их все. «Такое ощущение, что под „сплоховать“ он имел в виду второе место или что-то вроде этого», – смеётся Брайдбарт.